Мемуары 35. Сброс в тыл. Сорочкино.

Толкаем вагонетку с нашим парашютным снаряжением. Вдруг я слышу слабый голос: «Володя! Володенька! Гребнёв?!» Это наш бывший директор Михаил Леонтьевич Кресин (чудесный человек). Он в сильном дистрофическом истощении добрался до Кобоны для эвакуации вглубь страны. Но! Я не мог признаться ему. Я уже не Гребнёв, я Грибов. (Брат Виктор Вёнберг, т.е. перевернутая фамилия Гребнёв, а Леонид – Савинов). Товарищи по школе знают, что я Грибов, и расшифровывать себя я не имел права. Так было неприятно и жалко старика… он так жаждал встречи с хорошо знакомым киноработником. Но мы шли с вагонеткой быстрее Михаила Леонтьевича – и он отстал. После войны мы опять встретились на киностудии и он мне попенял на то, что я не отозвался на его голос. Лишь после моего объяснения он понял и горячо обнял меня.
( Read more... )

Мемуары 35. Сброс в тыл. Сорочкино.

Толкаем вагонетку с нашим парашютным снаряжением. Вдруг я слышу слабый голос: «Володя! Володенька! Гребнёв?!» Это наш бывший директор Михаил Леонтьевич Кресин (чудесный человек). Он в сильном дистрофическом истощении добрался до Кобоны для эвакуации вглубь страны. Но! Я не мог признаться ему. Я уже не Гребнёв, я Грибов. (Брат Виктор Вёнберг, т.е. перевернутая фамилия Гребнёв, а Леонид – Савинов). Товарищи по школе знают, что я Грибов, и расшифровывать себя я не имел права. Так было неприятно и жалко старика… он так жаждал встречи с хорошо знакомым киноработником. Но мы шли с вагонеткой быстрее Михаила Леонтьевича – и он отстал. После войны мы опять встретились на киностудии и он мне попенял на то, что я не отозвался на его голос. Лишь после моего объяснения он понял и горячо обнял меня.
( Read more... )